Программа «Распад социализма. К 30-й годовщине падения Берлинской стены» рассматривает обстоятельства, противоречия и последствия развала Восточного блока. Одной из географических точек программы станет Литва — о том, как страна проживала развал СССР, рассказывает фильм «Литва и распад СССР», снятый классиком авангарда, литовским эмигрантом Йонасом Мекасом в США. Он будет показан в Музее сновидений Фрейда в дни фестиваля. Также в музее можно будет увидеть 6-часовое интервью Мекаса, записанное незадолго до смерти автора в январе 2019 года. Мекас рассказывает о детстве и молодости в Литве, подпольном сопротивлении немецкой оккупации страны и вынужденном побеге.
В этом году в издательстве «Индивидуум» вышла книга «Почему распался СССР», состоящая из бесед автора, политолога Аркадия Дубнова, с руководителями союзных республик. С любезного разрешения издательства мы публикуем фрагмент главы, в которой бывший председатель Верховного совета Литвы Витаутас Ландсбергис рассказывает о том, как выход из СССР сопровождали напряженные встречи с Горбачевым и танковый штурм. Именно Литва, по его словам, стала «камнем преткновения», а объявленный ею выход из состава союзных республик запустил цепную реакцию.
— В те годы, когда Литва выходила из Союза, у вас уже было четкое представление будущего восстановленного государства?
— Фундаментальные вещи были ясны: у нас будет парламентская республика с демократическим, подотчетным народу режимом — настоящая, а не фиктивная, как советские; парламент будет избираться прямым всеобщим голосованием. Мы еще в советском литовском парламенте приняли поправку к местной Конституции, что законы Советского Союза действительны в Литве только в случае их подтверждения Верховным советом Литовской ССР. То есть мы поставили Литовскую ССР юридически выше Советского Союза!
— Но вы получили, что называется, ассиметричный ответ из Москвы в марте 1990 года, когда Съезд народных депутатов СССР признал незаконной вашу декларацию о независимости.
— Да, и мы тоже приняли ассиметричный ответ, что решение съезда СССР неправомочно для Литвы, потому что это решение соседнего государства.
— Но вы ведь все еще были в рамках Советского Союза.
— Не были. 11 марта мы провозгласили независимость и приняли временную Конституцию. 15 марта нам прислали решение, что впредь наши законы отменяются. Тут мы и сказали: «Товарищи, вы признали за нами три дня? Три дня мы были независимыми, а сейчас вы отменяете нашу Конституцию? Это немыслимо!»
— Но при этом на территории Литвы оставались советские войска.
— Да, это было силовым аргументом и, конечно, могло стать угрозой. Но не можем же мы продавать свободу по кускам из-за того, что есть какая-то угроза. Угроза есть и сейчас.
— И тогда вам предъявили последний аргумент — 18 апреля 1990 года СССР принял экономический санкции в отношении Литвы.
— Да, только этот аргумент не был последним. Последний предъявили в январе 1991-го, когда советская «Альфа» штурмовала вильнюсскую телебашню. До этого им казалось, что Литва будет экономически раздавлена и в стране последуют социальные беспорядки и протесты, но этого не произошло.
— Когда премьер-министр Литвы Казимира Прунскене объявила о повышении цен, она была вынуждена уйти в отставку (решение вызвало масштабные протесты населения, приведшие к серьезному политическому кризису в январе 1991 года. — А. Д.).
— Это не она «была вынуждена» уйти в отставку, а вся Литва возмутилась из-за ее решения, не согласованного с парламентом и противоречащего его воле. Прунскене подготовила экономические меры, предполагающие как минимум троекратное повышение цен без реальных компенсаций для людей. В это время наши враги в Риге, где находился штаб Прибалтийского военного округа СССР, конкретно готовились [применить силу] — они ждали, когда у нас поднимут цены. За ходом событий не только следили, но и заботились в Кремле.
— То есть вы хотите сказать, что решение кабинета министров Прунскене противоречило вашей политической логике?
— Это было уже противостоянием, почти что бунтом, если не сказать хуже.
— Бунтом внутри правящего режима?
— Бунтом на корабле. Кто капитан? Как будто я. Но боцман со своей группой решили, что они — настоящие капитаны.
— В конце 1990-х (или уже в нулевых?) обнаружились скандальные подробности — якобы Казимира Прунскене была агентом КГБ.
— Это выяснилось в 1992 году и дважды рассматривалось Верховным судом Литовской Республики. Были реальные документы и собственноручно написанное обязательство помогать «органам».
— Но вряд ли это было основанием ее решений на посту премьера?
— Тогда мы об этом еще не знали. Голосованием в парламенте ее бы все равно отставили, но она не довела до этого — сама подала в отставку, когда сообразила, к чему идет дело. 8 января 1991 года произошел первый штурм парламента, который удалось отбить (члены прокоммунистической организации «Единство» под лозунгами отставки правительства предприняли попытку прорваться в здание Верховного совета Литвы. — А. Д.). Мы отменили незаконное повышение цен голосованием, и та часть народа, которая соображала, успокоилась. А ту, которая ничего не хотела знать — только «обратно в Советский Союз» и «никакого “Саюдиса”», — напустили на нас, чтобы они смели парламент. Но пришли наши люди, которые парламент отстояли, и в итоге столь желанной для Союза кровопролитной стычки не произошло. Потому что со стороны «Саюдиса» с самого начала проводилась очень строгая политика: никакого оружия, никакого силового бунта против властей, только политические шаги, требования, свободные выборы и народные представители, которые будут править (а не Прибалтийский военный округ или, там, Политбюро в Москве).
— Вы считаете, что за теми людьми, которые были против политики «Саюдиса» и требовали возвращения в Советский Союз, стояли московские структуры?
— Конечно. Это известно, не только мы так считаем. Тогда состоялась переписка между этими фундаментальными коммунистами и Горбачевым — они формально попросили его ввести войска и диктатуру Москвы, снести нашу законно избранную власть военной силой. Конечно, они бы тогда стали наместниками, снова объявив советскую республику.
— Но Горбачев не пошел на это.
— Стали штурмовать телебашню, но не парламент. Остановились, потому что были жертвы и информация об этом пошла по всему миру. Они рассчитывали, что война в Персидском заливе все перекроет и никто не будет смотреть на Литву, но получилось наоборот.
— Как вы думаете, Горбачев лично принимал решение? Ему принадлежало право сказать последнее слово?
— Ему принадлежит слава. Когда иностранные журналисты спрашивают его: «Это вы отдали приказ?», он отвечает: «Нет». И все рады: «Горбачев не виноват!» Но и он лжет, и они неправильно спрашивают. Надо ставить вопрос иначе: «Вы разрешили резню?» Да, он ее разрешил. Приказы отдавали командиры или министры — Пуго, Крючков. Но они согласовали с Горбачевым все, что будут делать. И Горбачев сказал им: »Ладно, ребята, попробуйте». А потом сидел у телевизора и смотрел, что творится в Вильнюсе. И не останавливал. Хотя ему звонил Ельцин и требовал: «Прекратите это безобразие!» Эти слова мне Ельцин позднее сам повторял при разговоре.
— Вы тогда связывались с Ельциным?
— Да, связывался. Я звоню в Москву, а мне говорят, что Горбачев спит. Лгут и ждут, когда настанет конец этого побоища, а его все нет — затянулось. И в тот момент Ельцин ему сам позвонил и сказал: «Прекратите!» В общем, Горбачев все знал и позволил убивать людей, от этого ему некуда деваться. При этом все в мире очень ценят его вклад в демократизацию и перестройку и то, что он подписал договор по ограничению вооружений.
— При этом реальность «нового мышления» все-таки действительно имела место.
— Да, имела. Но надо видеть картину целиком. Советский Союз был банкротом и не выдерживал военной гонки с Западом. То есть Горбачеву надо было спасать СССР и еще как-то получить деньги от Запада, поэтому он кое в чем уступал. При этом его целью было сохранить империю. Он позволял отойти сателлитам (странам Варшавского договора), но не Литве. Литва — это уже его вотчина.
— Как только Литве позволили уйти, Союз начал рассыпаться.
— Согласно горбачевскому же выражению, «процесс пошел». Но мы двинулись без позволения.
— У вас были встречи с Горбачевым? До или после?
— Да, я встречался с ним после 11 марта 1990 года, когда литовский парламент принял решение о независимости и началась конфронтация. Горбачев считал, что Литва должна уступить — и никаких переговоров. Но потом, наверное, западные руководители его убедили, что в ситуации, когда Литва хочет переговоров, а он от них отказывается, он выглядит плохо. В итоге мы встретились в июне 1990-го.
— Один на один?
— На первой встрече были руководители всех трех балтийских стран, а рядом с Горбачевым — премьер [Николай] Рыжков. А потом уже была встреча только со мной и моим заместителем Чесловасом Станкявичюсом, при Горбачеве был Лукьянов. Все-таки Литва была главным камнем преткновения. Они давили на нас, говорили, что если мы не отменяем Акт независимости, то должны хотя бы объявить мораторий на его введение в действие.
— И вы объявили мораторий.
— Мы не объявили. Но мы приняли документ, в котором это слово употреблялось. Как намерение или обещание начала межгосударственных переговоров. И они это подхватили и представляли искаженно. А мы лишь объявили, что мораторий возможен, когда начнутся межгосударственные переговоры; в этом случае мы были согласны не принимать новых законов в течение ста дней. Вот и весь мораторий.
И начались странные переговоры. С нашей стороны все было конструктивно: комиссии, документы. А с их стороны скорее игра — на проволочку, на время. Мы почувствовали, что они не хотят никакого соглашения. Потом они снова начали давить, вводить экономические санкции. И самое острие пришлось на декабрь 1990 года, когда Литва приняла бюджет на следующий год. По нему предполагалось, что Литва ничего не получает от Советского Союза и, соответственно, ничего ему не платит. Между государствами устанавливались бы торговые отношения: то, что вы раньше нам поставляли, теперь продавайте; то, что мы вам отдавали, будем продавать. На это они ответили танковым штурмом.
Подробнее о программе читайте здесь.