«В поисках Евы»
Светлана Семенчук о фильме Пие Хелленталь
Полнометражный режиссерский дебют Пие Хелленталь, премьера которого состоялась на Берлинском кинофестивале. «В поисках Евы» представляет собой, казалось бы, ничем не примечательные, сугубо бытовые эпизоды из жизни молодой девушки Евы Колле, смонтированные с фрагментами ее текстов из социальных сетей и писем, отправленных девушке анонимными пользователями.
Ева — представительница поколения Z, уроженка небольшого города в Италии, переехавшая в Берлин. Она говорит о себе как о модели, музыканте, блогере и секс-работнице. Ева проводит дни в экспериментах, попытках разобраться в себе и принять себя, избавиться от ярлыков, которые навешивает на девушку общество. Ежедневно она публикует посты и фото, вызывая живую и противоречивую реакцию: от восхищения до осуждения, от благодарностей за вдохновение до угроз.
«В поисках Евы» — одновременно биографический фильм и портрет поколения селфи, выставляющего все напоказ и разрушающего любые стереотипы о «нормах»: об идентификации, красоте, сексуальной ориентации, работе и творчестве. Хелленталь ищет настоящую героиню, мерцающую между провокационным и даже шокирующе откровенным интернет-образом уверенной в себе бунтарки и запечатленной камерой Хелленталь молчаливой девушкой с серьезным взглядом, пытающейся избавиться не только от комплексов и общественного давления, но и от собственного прошлого.
«Что она сказала: Искусство Полин Кейл»
Никита Смирнов о фильме Роба Гарвера
«Полин — моя вторая мать, пособник и движущая сила моей творческой жизни», — вспоминает режиссер Пол Шредер. То же самое о Полин Кейл могли бы сказать многие авторы Нового Голливуда: Мартин Скорсезе, Брайан Де Пальма, Стивен Спилберг. Кейл — из тех кинокритиков, чью славу сделало не то, как она уничтожала, а как она созидала (хотя ее взбучки так же разлетались на цитаты). Кейл разглядела собственную «новую волну» Голливуда в зачатке, поскольку и сама была прибита к кинокритике соседней волной.
В 1968 году она становится постоянным кинообозревателем журнала The New Yorker, где проработает двадцать три года. Самой Кейл на тот момент было уже почти пятьдесят, но возраст и статус авторов ее мало интересовали: еще в качестве районного критика она устроила разнос Чарли Чаплину за «Огни рампы».
Фильм о Кейл — гораздо больше, чем занятная мемуаристика, пусть в нем и участвуют респонденты от Вуди Аллена до Квентина Тарантино. История Кейл это история борьбы за профессию. Это фильм о том, как ей отказывали в праве быть кинокритиком: «критический анализ — мужской инструмент». Как ее голос стал слышен на волнах общественного радио Беркли, штат Калифорния. Как ее дом стал салоном, где встречался цвет этого города. Как местный кинотеатр превратился в центр с кинопрограммами, которые придумывала Кейл. Как она стала штатным критиком престижного «Нью-Йоркера». И как, в конце концов, она победила — а выиграли от этого все.
«Форман против Формана»
Егор Сенников о фильме Хелены Трештиковой и Якуба Хейны
«Я, конечно, Сальери, а не Моцарт. Вечно завидовал великим — Бергману, Феллини, Антониони…», — говорит за кадром Милош Форман, возвращаясь мыслями к периоду съёмок «Амадея» (1984). Себя он в ряд с теми, кому завидует, не ставит — «а я что, я ничего». Но этому кокетству не веришь, оно лишь первый рубеж; авторы фильма предлагают увидеть, что за ним, приблизиться к Форману вплотную и рассмотреть становление Автора.
Форман предстаёт здесь как фигура, сформированная политическим контекстом и социальными обстоятельствами: его личная история развивается на фоне непростого и запутанного пути Чехословакии в XX веке. Немецкое вторжение 1938 года для Формана заканчивается гибелью его родителей в концлагере; отвращение к наивно-прямолинейным советским пропагандистским фильмам приводит его к Новой волне; советские танки в Праге вынуждают его попрощаться с родиной. Лейтмотив фильма – постоянный поиск абсолютной свободы, творческой и жизненной; если хотя бы не от рыночной конъюнктуры, то от идиота-цензора.
Следить за этим движением — захватывающий опыт, во многом благодаря обаянию самого Формана. В этой погоне за свободой он — со своей неизменной сигарой в руке, заметным славянским акцентом (и в английском, и во французском), хитрым прищуром, — кажется человеком, не испытывающим сомнений. В Каннах и Нью-Йорке, на ферме в Коннектикуте и в Праге, он все равно остаётся удивительно независимым и вольным.
«Я знаю, что мы не бессмертны, но попросту не хочу верить, что могу умереть в любой момент, и ничто не будет иметь смысла».
